Эксклюзивное интервью с Эммануэлем Макроном

Еще никогда президент республики не проводил такой доверительной беседы с прессой. Эммануэль Макрон подробно описал свое видение Франции журналистам Le Point.

Сидя в своем кабинете на первом этаже Елисейского дворца, он держится прямо, сохраняет серьезный, почти суровый вид. Эммануэль Макрон подходит к первому большому интервью с момента вступления в должность с хирургической точностью человека, который понимает, что каждое его слово будет истолковано и изучено под микроскопом. Он не тратит время на шутки, рассказы об отдыхе в Марселе или вопросы о ситуации в прессе, как это делали его предшественники. Его стол занимают два телефона, папки и книга об Ангеле Меркель.

Как и во время теледебатов между двумя турами выборов, он подготовил несколько листов, которые покрыты его записями с несколько вытянутым вверх почерком. Тем не менее за два с половиной часа беседы он лишь изредка поглядывает на них. Его окружают огромное изображение Марианны в исполнении американского художника Обей (единственный оригинальный предмет интерьера) и миниатюрные репродукции старинных автомобилей и ракеты Ariane на камине.

Эммануэль Макрон предельно сосредоточен. Он говорит о своем плане действий, восприятии первых месяцев работы на посту президента, отношении к президентской власти как к основной составляющей политической жизни, о видении страны. В 1970-х годах Валери Жискар д'Эстен, отошедший от голлизма, назвал Францию «великой державой средней руки». А Эммануэль Макрон хочет сделать ее «просто великой державой». Его интервью Le Point представляет собой настоящий манифест. Как сторонники, так и противники будут еще долго ссылаться на него.

Le Point: Вы вступили в должность три месяца назад. Какие выводы вы с тех пор сделали для себя?

Эммануэль Макрон: Что это только начало борьбы. У нас уникальная страна. Страна известняка, сланца и глины, католиков, протестантов, иудеев и мусульман. Из-за ее контрастов в Европе нет ничего по-настоящему похожего на нее. Она должна была бы уже тысячу раз развалиться и расколоться. У нас сохраняется то, что так хорошо описал Бродель в книге «Что такое Франция?»: «амальгама». Страну тянут в разные стороны противоречия, глубинные силы. Возвращение стабильности будет одной из главных задач на ближайшие пять лет. В мае перед Францией встал выбор между блоком, который стремился ограничить ее, и надеждой. Мы перевернули страницу трех десятилетий неэффективности и встали на путь восстановления, который позволит нам добиться примирения. Сто дней у власти, насчет которых вы меня расспрашиваете, сложно назвать значимым этапом. Эта отсылка имеет разве что историческую ценность и, скорее, перекликается с неудачей в конце работы, чем с началом. Когда приходишь к власти, нельзя ничего сделать за сто дней. Иначе мы становимся единственной в мире страной, где два года идет президентская кампания ради трех месяцев руководства… Все, кто требуют результатов прямо сейчас, это те же самые люди, которые называли меня чужаком и оппортунистом, утверждали, что у меня ни за что не получится победить и получить большинство в Национальном собрании. В этой связи отмечу, что силы старого мира никуда не делись и все еще борются за то, чтобы все начинания Франции обернулись провалом. Как бы то ни было, мы запустили обещанные преобразования в плане повышения нравственности политической жизни, борьбы с потеплением климата, подъема образования, либерализации рынка труда и борьбы с терроризмом. Прошедшие сто дней были самыми насыщенными из всех, которые когда-либо следовали за президентскими выборами.

Я бы не сказал, что первые три месяца меня удивили. Главное — не терять нить данного обещания, быть на высоте нынешнего исторического момента, провести глубокие реформы экономики, общества и политики. Именно этим мы сейчас и занимаемся. В ответ мы наблюдаем пробуждение множества противодействующих сил, старых партий и политиков с союзниками. Но все это не имеет значения, поскольку перед нами стоит задача огромных масштабов: вернуть достойное место и будущее нашей молодежи.

Терроризм: «Пора покончить с политикой жертвы»

— Сейчас вы оказались на первой линии борьбы с терроризмом. Во время выступления перед парламентариями вы назвали нашего врага: исламистский терроризм. Франсуа Олланд не стал этого делать. Пребывание во власти изменило ваше отношение к этой угрозе?

— Нет, моя позиция не изменилась. С одной стороны, нельзя говорить, что современный терроризм не имеет ничего общего с политическим исламизмом. С другой стороны, называть терроризм «исламским», как это делают некоторые политики, неверно. По сути, это равнозначно обвинению в адрес 4 миллионов французов, которые исповедуют ислам. Я не допущу утверждений о том, что они имеют отношение к терроризму. В то же время этот терроризм исламистский, поскольку он явно связан с радикальным исламизмом. Хотя у некоторых политиков это прочно вошло в привычку, я не буду делать вывод о целой религии и ее верующих, осуждать их или снимать с них все обвинения. Достаточно того, что я вижу, что эти террористы пытаются расшатать основы нашей страны и нашей республики, подорвать нравы и начать гражданскую войну. Они питаются историческим, экономическим, социальным и современным недовольством. Исламистский терроризм влечет за собой сейсмические последствия, подталкивает к подражательству людей, которые страдают от серьезных психиатрических заболеваний и находят в этом предлог для подлых актов насилия, не имеющих ничего общего с религий. Именно поэтому наш ответ на проблему терроризма должен быть разносторонним, включать в себя все эти аспекты. Он должен касаться одновременно безопасности, экономики, культуры и образования. Это очень важно. Как правильно говорил Поль Валери (Paul Valéry), «каждому социальному государству нужно воображение». Наше общество нуждается в коллективной истории, мечтах, героизме так, чтобы некоторые не нашли абсолют в смертельных фантазиях и порывах.

— Героизм? Что вы имеете в виду?

— Мы слишком давно смирились с пресной демократической жизнью. Сейчас же мы расплачиваемся за коллективную глупость, которая заключается в том, что мы поверили в конец истории, хотя она вновь встает перед нами в полный рост. Чтобы справиться с этим, нам нужно вернуть себе свойственный республиканскому миру героизм, вновь осознать смысл исторического повествования.

В нашей стране больше не видно героев. Почему молодежь из пригородов едет в Сирию? Потому что пропагандистские видео в интернете превратили в ее глазах террористов в героев. У нее создается ощущение, что эта пропаганда представляет ей достойную борьбу, которая отвечает ее жажде действия. Это было прекрасно описано специалистами вроде Жиля Кепеля (Gilles Kepel). Таким образом, задача политики сегодня заключается и в том, чтобы сформировать образ завоевания.

— Как вы намереваетесь утвердить новые настроения?

— Нам нужно вновь стать гордой страной. Нужно объяснить, что во Франции есть герои, гении, люди, которые каждый день ведут борьбу. Что каждый может найти свое место в нашем обществе. Нужно очертить новые горизонты, новые земли для завоевания, новые формы участия, чтобы отбросить до сих пор живущее в нас пораженчество, покончить с политикой жертвы. Мы — страна завоевателей. Нельзя ни в чем уступать опечаленным умам. Я наоборот верю в восстановление политического героизма, в по-настоящему широкие планы для достижения того, что считается невозможным. Если бы то, что называли невозможным, на самом деле не было бы возможным, я не сидел бы сейчас перед вами.

Подход к власти: «Придворное общество все еще существует»

— До избрания критики называли вас «хипстером», который принимает Францию за «открытое пространство». Тем не менее, оказалось, что по стилю работы вы близки к де Голлю и Миттерану. На ваш счет ошиблись?

— Все дело в том, что критики редко удосуживаются прочитать то, что я писал, и выслушать то, что я говорил. Я много раз рассказывал о том, как представляю себе работу власти.

— «Власти Юпитера»…

— Я никогда не говорил, что считаю себя Юпитером! Я выступаю за политическое противостояние и дебаты, что неоднократно подтверждал. Тем не менее, по конституции 1958 года, президент республики — не просто участник политической жизни, а ее основа. Он — гарант государственных институтов. Он больше не может комментировать повседневные вопросы. Часть СМИ никак не могут это принять. Я же считаю это очень важным. В архитектуре, если в основании имеется дефект, рушится все здание. Роль президента Республики заключается не в том, чтобы давать комментарии, а в том, чтобы направлять импульс политики и служить воплощением долгосрочной перспективы, потому что на нем лежит ответственность за выполнение обязательств, которые были взяты в рамках программы и выборов.

«Не позволяйте управлять собой, будьте хозяином, обходитесь без фаворитов и премьер-министров», — советовал Людовик XIV своему внуку королю Испании Филиппу V.

— Вы следуете этим рекомендациям?

— Людовик XIV выстроил центральную власть с опорой на абсолютную монархию, что Сен-Симон прекрасно описал понятием «придворное общество». Оно до сих пор существует, пусть и в другой форме, поскольку Франция — старая страна, где все еще живы монархистские представления. На этом сравнение заканчивается, хотя наша страна и нуждается в руководстве. Фраза Людовика XIV говорит о невозможности уступок ни одной из групп. Именно в этом заключается настоящая свобода. Думаю, мне повезло: я не отношусь к миру старых состояний. Я пошел против него. Я нахожусь здесь, потому что считаю, что схему договоренностей между друзьями нужно оставить в прошлом. Я никому ничего не должен.

— До героизма вы говорили о нравственности. Относительно закона о доверии в политической жизни немецкий философ Петер Слотердайк (Peter Sloterdijk) писал следующее: «В происходящем во Франции есть нечто очень пуританское. (…) Макрон допускает ту же ошибку, что и юный Фридрих II Прусский…»

— Петер Слотердайк ошибается: Франция — вовсе не пуританская страна. И не стоит ждать, что я поведу ее по такому пути. По отношению к политическому миру постепенно сформировалось трагическое недоверие. Но наша страна не может нормально работать, если у французов больше нет доверия к руководству и государственным институтам. Закон связан с этой необходимостью, пусть даже за день доверие не восстановить. Что касается нравственности, она не утверждается законами, а опирается на общество и поведение каждого человека. Эта нравственность не должна быть уделом одного лишь мира политики, и мы испытываем дефицит в этом плане. Она должна закрепиться в руководстве предприятий, профсоюзах, журналистике…

Трудовая реформа: «Коперниковская революция»

— Перейдем к практике. Вы дали понять, что реформа рынка труда станет для вас матерью всех битв. Не хочется ли вам сейчас сделать чуть меньше, чтобы все прошло легче?

— Прежде всего, мне хотелось бы сделать упор на перспективах. Все, от администрации до журналистов, приобрели плохую привычку «технических ограничений». Как только предлагается закон, все зацикливаются на нем и без конца обсуждают сферу действия его статей. Мне лучше чем кому бы то ни было известно, что эти статьи отразятся на жизни наших сограждан, и поэтому я уделяю всему этому огромное внимание. Однако мне хотелось бы предостеречь насчет вытекающей из всего этого недальновидности. Другими словами, задача вовсе не в том, чтобы реформировать Трудовой кодекс, сократить дефицит бюджета, изменить систему государственного управления или реформировать налоговую систему. Все это лишь инструменты, средства достижения иной цели — высвобождения энергии. Эта новая свобода должна помочь нам покончить с неприемлемой ситуаций последних лет. Наша страна жестко вела себя со слабыми, крича при этом о равенстве и братстве, она была связана по рукам и ногам правилами и рентами, но называла себя свободной, она была пронизана неравенствами и не ставила на первое место заслуги, она была неэффективной и несправедливой. Несправедливой, потому что неэффективна, и неэффективной, потому что несправедлива. Именно этот вопрос поднимается в реформах. И об этом нельзя забывать.

То есть, для меня главное — не простота, а эффективность. Реформа рынка труда предполагает глубокие преобразования, Как я и обещал, она должна быть достаточно масштабной и эффективной, чтобы обеспечить дальнейшее снижение массовой безработицы и позволить нам больше не возвращаться к этой теме в ходе пятилетнего президентского срока. Во время кампании я все сказал о задачах и методике. Именно им следуют Эдуар Филипп (Édouard Philippe) и министр труда Мюриэль Пенико (Muriel Pénicaud). Важно понимать, почему мы это делаем. Давайте смотреть правде в лицо: мы — единственная большая экономика Европейского союза, которой за последние 30 с лишним лет не удалось справиться с массовой безработицей. Одна из причин заключается в том, что мы — страна метеорологов: мы смотрим на обстановку и, как только становится хоть немного лучше, говорим себе, что можно больше не стараться, можно ничего не менять. Если же ситуация ухудшается, значит, нужно в срочном порядке начинать реформу, которая никогда не доводится до конца — как раз-таки из-за тяжести обстановки. В итоге получается, что мы так и не приступали к решению сути проблемы.

— Это ответ на слова вашего предшественника о «бесполезных жертвах»?

— Я уважаю Франсуа Олланда. Думаю, он принял хорошие экономические и социальные меры, и надеюсь, что я смог внести в это свой вклад. Как бы то ни было, тот факт, что он не сумел отстоять итоги своей работы в глазах французов, не означает, что кто-то впоследствии должен оправдывать их перед журналистами. Но вернемся к сути дела. Наша неспособность справиться с массовой безработицей в течение 30-ти последних лет ударила в первую очередь по молодежи и менее квалифицированным группам. Вот уже более 30-ти лет безработица среди молодежи не опускалась ниже 15%. Сегодня она составляет порядка 25%. За последние десять лет мы потеряли один пункт потенциального роста и увеличили показатель структурной безработицы, то есть безработицы, которая не пойдет на снижение в силу одного лишь повышения экономического роста. Французская система предоставляет надежную защиту тем, у кого уже есть стабильный трудовой договор, но это происходит ценой полного исключения всех остальных, главным образом, самых молодых и наименее квалифицированных. Ситуация очень серьезная, тем более что на нее накладывается мировая проблема.

— Какая мировая проблема?

— Мы живем в период неизбежных преобразований труда, поскольку вступили в экономику, где ключевое место отводится инновациям, компетентности и цифровым технологиям. Раньше было нормой всю жизнь работать в одном секторе или даже на одном предприятии, но это осталось в прошлом. Карьерный путь станет не таким прямолинейным, его ждут перемены, причем иногда весьма резкие. Безработица является не просто неприятной случайностью, а фактором риска, который становится лишь серьезнее в условиях необходимой профессиональной гибкости. Это коперниковская революция. В будущем можно выделить четыре главных экономических функции. Первая — это учиться, причем на протяжении всей жизни. Вторая — выпускать промышленную продукцию или предоставлять услуги. Третья — создавать и продвигать инновации. Эта деятельность будет оплачиваться лучше всего, потому что ее сложнее всего воспроизвести. Наконец, нужно признать в производственной сфере помощь и взаимопомощь, которые чрезвычайно важны в условиях ослабления связей в обществе. Для достижения успеха в этом мире нам нужна намного более гибкая и подвижная экономика, которая обеспечивает развитие все этих четырех экономических функций и позволяет каждому человеку переходить из сектора в сектор в соответствии с его желаниями и потребностями. В этом заключается суть проводимой нами глобальной реформы.

— То есть, ваша трудовая реформа соответствует коперниковской революции, о которой вы говорите?

— Да! Чтобы справиться с этой задачей, нам нужно выполнить три условия. Первое — это, собственно, трудовая реформа. Ее нужно провести сразу же, потому что ей нужно время, чтобы отразиться на поведении людей и дать все результаты. Нельзя изменить общество одним законом или постановлением. На проникновение обычно требуется полтора-два года. Первое, что нужно сделать, это резко упростить жизнь предприятиям, у которых меньше 50-ти сотрудников. Средний и малый бизнес должны получить возможность обговаривать коллективные договоры, в том числе без участия профсоюзов, то есть напрямую с представителями персонала или даже всеми сотрудниками, если речь идет о совсем небольшом предприятии.

— Почему не поднять планку выше отметки в 50 сотрудников?

— Речь и так уже идет о 95% всех предприятий! Не стоит забывать, что в небольших компаниях и так практически не существует коллективных договоров, потому что лишь у 4% из них есть профсоюзный представитель. Что касается предприятий, у которых имеется более 50-ти сотрудников, там нужно кардинально упростить систему представительных органов персонала. Должен остаться только один из них. Это смягчит эффект перехода, то есть ситуации, когда компания не хочет расширяться из-за дополнительных ограничений, которые это влечет за собой. Далее, речь идет о том, чтобы расширить роль переговоров, то есть предоставить сотрудникам большую свободу слова касательно их условий труда и позволить их представителям в отрасли или на предприятии эффективнее адаптировать правила к реалиям и потребностям. Так, например, правила применения срочных трудовых договоров могут приниматься на уровне отрасли, поскольку потребности строительного сектора отличаются от цифрового… И раз наш мир сейчас все больше перекликается с теориями Шумпетера, важно высвободить процесс «созидательного разрушения». Я начал движение в этом направлении еще будучи министром. Мы доведем реформу до конца. Мы примем таблицу компенсаций для членов конфликтных комиссий. Положенные по закону пособия во Франции ниже, чем в других странах Европы, и мы их повысим. В то же время размер компенсации может различаться в пять раз от случая к случаю в одной и то же ситуации. Это абсурдно и несправедливо. Мы введем четкую систему.

— Судя по всему, вы отдаете предпочтение отраслевому уровню. У вас нет доверия к предприятиям?

— Дело не в этом. Я не делаю противопоставления между отраслями и предприятиями. У каждого уровня есть собственное значение, и мне бы хотелось расширить роль переговоров в рамках предприятия. Мне кажется, что сотрудники и их представители находятся в наилучшем положении для переговоров об организации рабочего графика, оплате и условиях труда. Если переговоры ведутся добросовестно, это позволяет учесть интересы как предприятия, так и его сотрудников. Я не понимаю тех, кто под предлогом защиты сотрудников не согласен с тем, чтобы им позволили сказать, чего они хотят и что готовы принять. Как бы то ни было, отрасль, то есть представители предприятий и сотрудников, которые выполняют схожий труд или занимаются одним типом деятельности, тоже играет важную роль. Прежде всего, отрасли ближе к реальным условиям, чем закон. Я хочу предоставить им дополнительные прерогативы для адаптации закона к особенностям их деятельности. Иначе говоря, это прогресс в плане лучшего отражения экономических реалий. Далее, отрасли необходимы, потому что многие предприятия, в силу недостаточных средств или малого размера, не хотят обговаривать сложные соглашения. Не будем забывать и о том, что отрасль помогает избежать своеобразного дэмпинга между предприятиями. Этот аргумент не раз выдвигался профсоюзами, и я считаю его полностью обоснованным.

— Но ведь это конкуренция…

— В конкуренции можно организовать регулирование, избежать постоянного снижения социальных стандартов. Эта масштабная реформа призвана помочь нашему среднему и малому бизнесу создать рабочие места, предоставив ему больше свободы и безопасности. Так, например, у нас больше не будет расширенных отраслевых соглашений без рассмотрения их последствий для среднего и малого бизнеса и внесения необходимых корректировок. Но мне хотелось бы вернуться ко второму условию, которое позволит в полной мере извлечь преимущества из опирающейся на компетентность и инновации экономики: речь идет об изменении финансирования нашей экономики. Для этого очень важно дать правильный стимул нашим экономическим деятелям. Эти преобразования начнутся с 2018 года. В их основе лежит единое 30% отчисление, которое заменит все налоги на доходы с капитала. Потому что капитал нужен на предприятиях и для инноваций. Сегодня же наше налогообложение и меры финансового регулирования слишком сильно способствуют финансированию задолженности государства и предприятий и слишком слабо — финансированию предприятий и их собственных средств. Мне хочется, чтобы налогообложение подталкивало к инвестициям средств в предприятия, в реальную экономику, которая создает трудовую деятельность и рабочие места, не согласна с финансированием долга, потому что риск слишком велик. Кроме того, нужно вознаградить тех, кто добиваются успеха. Инновационной экономике нужны таланты. Поэтому мы собираемся упразднить налог на состояния для инвестиций в реальную экономику, прежде всего в предприятия. Мы воссоздадим привлекательные условия для талантов и предприятий, которые продвигают вперед эту экономику. В течение пяти лет мы снизим налог на предприятия до 25%. Все это — одновременно масштабный и последовательный проект. Кроме того, нам нужна система налогообложения, которая более эффективно вознаграждает труд. С этим связано снижение отчислений при параллельном увеличении (в меньших масштабах) единого социального налога. Что касается всего остального, болезнь и безработица являются факторами личного риска, страховка на случай которых осуществляется путем социальных отчислений на предприятии. В этом заключается основа договора 1945 года. Национальная солидарность в свою очередь должна покрывать социальные риски. Это должно финансироваться с помощью налога, а не отчислений по месту работы.

— Вы хотите перейти с «бисмарковской» модели социального «страхования» с финансированием в виде отчислений на «бевериджскую» модель солидарности, которая опирается на налог…

— Именно так. Это также позволяет найти ответ на нашу проблему трудовой конкурентоспособности. Мы сокращаем отчисления с зарплат на 3,15 пункта и переводим их в социальный налог. Это будет означать рост покупательной способности для всех сотрудников предприятий и независимых работников. Эта мера также позволит увеличить покупательную способность госслужащих. Отчисления охватят 60% наиболее обеспеченных пенсионеров, большинство из которых также смогут воспользоваться упразднением жилищного налога для 80% французов. Здесь нет ничего нового, потому что я говорил об этом во время кампании. Сегодня к числу бедных относятся, скорее, не пенсионеры, а молодежь. Поэтому я прошу более обеспеченных французов приложить усилия. Об этом я уже говорил. Их усилия позволят обеспечить вознаграждение труда. Снижение отчислений вполне ощутимо и составит порядка 250 евро в год на уровне минимальной зарплаты. К этому постепенно добавится пересмотр системы премий. То есть, появятся вполне серьезные стимулы для возвращения к полной занятости: порядка 100 евро в месяц на уровне минимальной зарплаты, что фактически дает за год тринадцатую зарплату. Мне хочется, чтобы страна могла вернуться к работе.

— Эта реформа покончит с паритетной системой в страховании по безработице?

— Национальный межпрофессиональный союз занятости в промышленности и торговле (Unédic) больше не является страховой системой, что ранее служило основой для его управления исключительно социальными партнерами. Unédic уже обладает государственными гарантиями. Он накопил более 30-ти миллиардов евро обеспеченного государством долга и все еще остается в положении хронического дефицита порядка 4-х миллиардов. То есть, у государства должно быть право голоса, раз именно оно обеспечивает финансирование. Пора избавиться от утвердившегося на несколько десятилетий французского лицемерия. В результате реформы финансирования Unédic государство получит право сидеть за столом переговоров и принимать решения вместе с партнерами.

— Ваше решение дать ушедшим в отставку лицам право на пособия по безработице вызывает споры…

— Этим правом можно будет воспользоваться раз в пять лет. Кроме того, им смогут воспользоваться фермеры и представители независимых профессий. В то же время мы будем намного внимательнее следить за ищущими работу людьми и эффективнее контролировать факт поиска работы. По итогам первого месяца у безработного должен быть список его профессиональных навыков. При наличии связанных с ними рабочих мест, они будут ему предложены. После второго по счету отказа он лишается права на пособие. В то же время, если навыки безработного больше не являются релевантными, он должен получить возможность пройти подготовку или переподготовку. Здесь также требуется революция в образовании. Именно в этом заключается связь между преобразованиями в Unédic и реформой образования. Мы начнем работать в этом направлении с будущей весны.

— Этот проект реформ — уже не первый. В чем заключается его отличие?

— Давайте сначала взглянем на факты. У нас существуют прекрасные варианты подготовки (короткие курсы с невысокой степенью повышения квалификации) для людей, у которых уже есть рабочее место и профессиональные навыки. При этом мы забываем о безработных. Французская болезнь заключается в неэффективных инвестициях, особенно в человеческий капитал. С осени будут запущены преобразования в профессиональной подготовке, ее финансировании и управлении. Мы расширим ее возможности, сделаем ее более целенаправленной и прозрачной. Это третий столп реформы, которую я обязался провести: повышение гибкости рынка труда, оплаты труда и личной защищенности, прежде всего для молодежи и малоквалифицированных кадров.

— Профсоюзы работодателей и трудящихся получают деньги от профессиональной подготовки. В этой сфере имеется множество злоупотреблений.

— Мне хочется, чтобы выделенные на профессиональную подготовку деньги в нашей стране тратились эффективно. Идя на курсы, каждый трудящийся или безработный должен знать их результаты и качество предоставляющего их образовательного учреждения. Все должны понимать, кто за что отвечает, поскольку непрозрачность редко бывает залогом эффективности. Иначе говоря, наша система должна быть более простой и лучше контролируемой, позволять каждому наладить жизнь. Кроме того, нужно открыть инженерные школы и университеты для этих курсов профессиональной подготовки. Университет будет и дальше обучать молодежь, однако будет предлагать образование на протяжении всей жизни людей. Это, кстати говоря, станет ощутимым источником экономической деятельности.

Инвестиционный план в сфере инвестиций в повышение профессиональных навыков будет представлен до конца сентября. Речь идет о 15 миллиардах в течение пяти лет. Цель в том, чтобы за этот период через профессиональную подготовку могли пройти миллион неустроенных молодых людей и миллион безработных. Эти преобразования призваны делать систему подготовки более эффективной и прозрачной, а также представляют собой инвестиции в тех, кто нуждаются в этом больше всего.

— Параллельно с этим вы выражаете недовольство системой спонсируемых трудовых договоров…

— Дело в том, что они слишком часто искажают политику занятости. Одни используются, другие — нет.

— Почему?

— Речь идет о субсидиях, которые выделяются органам местного самоуправления и ассоциациям. Эти отрасли, конечно, приносят пользу, но в таком случае все должно рассматриваться как дотации местным властям или субсидии для ассоциаций, но не как политика занятости. Число людей, которым эта программа помогает вернуться к устойчивой занятости, на самом деле очень мало. То есть, здесь зачастую идет речь о конъюнктурной или даже кумовской политике, которая нередко привязана к избирательным циклам. Спонсируемый трудовой договор не изменит жизнь молодых людей из неблагополучных районов. Изменить расклад под силу лишь настоящей политике борьбы с дискриминациями, настоящей политике профессиональной подготовке, настоящей политике открытости рынка труда, эффективным антидискриминационным мерам и настоящей политике снижения стоимости труда. Именно этим мы и занимаемся.

— Это ваш ответ тем, кто недоволен, что вы уделяете недостаточно внимания оказавшимся вне игры в глобализации?

— Подождите, как складывается ситуация во Франции на протяжении 30 последних лет? Кто страдает больше всего? Молодежь, люди без квалификации, иммигранты и их потомки. Таковы факты. Упрекают меня в этом лишь те, кто хотят воспользоваться несчастьем этих людей: настроить против них всю остальную страну или эксплуатировать их в политическом плане. Цель в том, чтобы дать выпавшим из системы людям необходимую квалификацию для выхода на рынок труда. Именно поэтому мы хотим запустить революцию в образовании осенью этого и следующего года. В частности мы будем бороться с утверждением о том, что университет — решение для всех. Здесь больше не будет никакой жеребьевки! Советую вам ознакомиться с набравшей популярность платформой АРВ (образование после диплома бакалавра, прим.ред.). Нам нужно изменить профориентацию в старших классах, сделать доступ к высшему образованию более прозрачным, четким и практичным. Сегодня у человека из скромной семьи, особенно если родители не обладают высокой квалификацией, мало шансов на успех, даже если он получил диплом бакалавра. В этом заключается трагедия нашего времени!

— Эта критика насчет невнимания к самым слабым по большей части звучит от друзей Жана-Люка Меланшона (Jean-Luc Mélenchon) и встречает немалый отклик…

— Я уважаю всех представителей оппозиции. Но отметьте, что Жан-Люк Меланшон не предлагает никаких решений для главных жертв системы. Направленная на молодежь политика предполагает трудовую и жилищную реформу. Восстановление свобод и подвижности. Возвращение людям возможностей для подъема по социальной лестнице. Именно в этом заключается республиканский дух! Мы потеряли ориентиры и стали статусным обществом, а это противоречит самой идее республики. Цель не в том, чтобы приспособиться к глобализации, а в том, чтобы стать лидерами, позволить каждому найти свое место. Это подразумевает более эффективную защиту слабых, причем не статусами, а направленной помощью, эффективной профессиональной подготовкой, информированием и поддержкой. Что касается людей с самым неустойчивым положением, у нас считают, что сделали все необходимое, предоставив им абстрактные права и деньги, хотя на самом деле они нуждаются в доступе и поддержке.
Бюджет: «политическая цена» дефицита.

— Перейдем к бюджету. В начале июля чувствовались определенные колебания. У вас нет уверенности насчет выполнения цели в 3% дефицита к концу этого года?

— Вовсе нет. Некоторым, конечно, хотелось бы этого. Я сам, кстати говоря, не считаю это для себя самоцелью. Это правило было введено в другую эпоху и сейчас не является ключевым в экономическом плане. Но разве Франция, вторая экономика еврозоны, которая с 2011 года находится в состоянии избыточного дефицита, имеет достаточные основания, чтобы ставить все под сомнение? Нет. Мне не хочется, чтобы Франции пришлось платить политическую цену такого решения по отношению к нашим партнерам. Я не хочу этого, потому что нам нужно быть сильными, чтобы провести глубинные преобразования в Европе, что станет задачей на будущий квартал. Нам нужно удержаться ниже 3% в 2017 и 2018 годах, чтобы отойти от избыточного дефицита и дать старт обсуждению по-настоящему важных вопросов для будущего Франции и Европы.

— Что именно произошло в июле?

— Почти неделю шло обсуждение темпов снижения налогов в 2018 году. Они пройдут в установленном темпе. Правительство просто должно следить за исполнением текущего бюджета. Я был против финансового закона в течение года. Почему? Потому что недавняя история показала, что все корректировки идут путем повышения налогов, однако это не лучшая идея, поскольку они и так уже слишком высоки. Или же мы могли сделать налоговые подарки без снижения расходов, что тоже не назвать хорошим вариантом, поскольку уровень наших расходов и задолженности слишком велик. В итоге же получилось, что у правительства не осталось другого выбора, кроме как начать срочную экономию в свете того, что чем сообщила в начале лета Счетная палата: хочу подчеркнуть, что такого не представлял себе никто, особенно масштабы ситуации. Я слышал множество комментариев на этот счет. Давайте перестанем говорить ерунду: никто не может ничего заранее сказать о выполнении закона о бюджете. В первом полугодии возникли излишки по кредитам и неточности. В конце прошлого президентского срока была целая череда «подарков» и мер, которые стоят дорого и не обладают должным финансированием. Поэтому правительство приняло меры, чтобы это исправить. Многие люди спутали введение этих необходимых для выполнения наших обязательств на 2017 год мер с началом выполнения программы, которая на самом деле стартует осенью. Я, кстати говоря, отмечал, в том числе и на страницах вашей газеты, что некоторые люди, которые еще вчера говорили о необходимости сэкономить 100 миллиардов, сейчас рассуждают о недопустимости сокращения оборонного бюджета ни на цент…

Что конкретнее произошло? Около 8% принятого в конце 2016 года бюджета на 2017 год оказалось «заморожено». Это обычная мера предосторожности, которая служит для корректировки в случае трудной ситуации. По этим 8% правительство провело оценку и отменило замороженные кредиты. Причем отмена не затронула ни один их текущих проектов, поскольку эти деньги были уже заморожены.

— Например, по обороне…

— Оборонный бюджет составляет порядка 34 миллиардов евро и является вторым по величине в государстве. Было заморожено 3 миллиарда кредитов, из которых отменили 850 миллионов. Все это не помешало ни одной операции и никак не отразилось на наших солдатах. Мы просто отложили заказы на технику. Это необходимо для выполнения наших обязательств и никак не повлияло на наши операционные возможности. В конечном итоге для нашей армии реализованный бюджет будет соответствовать принятому. Более того, в 2018 году его ждет исторический рост. Кстати говоря, меня удивило, что никто не отметил, что финансируемые на оборонные контракты газеты на протяжении нескольких недель