Наш российский вопрос

Прежде роль России в американской политике была (относительно) простой. Чем более правых позиций вы придерживались, тем больше вы боялись Ивана и его славянских уловок. Чем более левых позиций вы придерживались, тем выше была вероятность того, что вы считали «Красную угрозу» всего лишь страшилкой.

Со временем ситуации стала несколько сложнее. Всего за 15 лет в Республиканской партии появились один президент, который, как мы все хорошо помним, заявил об отношениях абсолютного взаимопонимания с Владимиром Путиным, затем два последовательных кандидата, настаивавших на необходимости занять крайне жесткую позицию в отношениях с Россией, а теперь и кандидат в президенты Дональд Трамп, который, очевидно, восхищается Путиным и обещает наладить более тесные отношения с его режимом.

За этот же период времени демократы прошли путь от высмеивания наивного взгляда Джорджа Буша-младшего на Путина, высмеивания Митта Ромни (Mitt Romney) за то, что тот назвал Россию геополитическим врагом Америки номер один, и до распространения теорий о том, что Трамп является агентом российского влияния.

Теоретики и идеологи тоже, очевидно, оказались на распутье. Шон Хэннити (Sean Hannity) берет интервью у Джулиана Ассанжа (Julian Assange), который является орудием в руках России, потому что у того, возможно, есть компромат на Хиллари Клинтон. Издание Nation защищает Трампа от «неомаккартизма» либералов мейстрима. Рядовые консерваторы сами себя запутывают, пытаясь объяснить или оправдать любовь Трампа к Путину. А либеральные аналитики стараются уничтожить все, что они писали о Ромни и России в 2012 году.

Такое смятение является отражением беспорядка внутри партий, к которому примешивается дестабилизирующее влияние трамповского образа сильного лидера. Однако в некоторой степени это смятение абсолютно оправдано. Мы должны сомневаться в нашем мнении об отношениях с Россией, а наши партии должны пробовать рассматривать их с разных точек зрения, потому что пока совершенно неясно, как наши национальные интересы соотносятся с национальными интересами России.
В основе этих сомнений и неуверенности лежит тот факт, что ни США, ни Россия пока до конца не знают, какого рода державами они намереваются стать. В период холодной войны мы были (в основном) державой, поддерживающей статус-кво — мы вели политику сдерживания, строили запутанные сети альянсов, поддерживали отрицательных игроков, опасаясь, что на их место может прийти кто-то похуже — а русские были ревизионистами, продвигающими социалистическую революцию от Гаваны до Ханоя. Затем, в 2000-х годах, мы как будто поменялись ролями: Америка Джорджа Буша-младшего стала революционной державой, продвигающей мессианскую истину либерализма и демократии, тогда как Москва стала союзником диктаторов, сторонником стабильности и статуса кво эпохи Саддама.

Однако сейчас все смешалось. На Ближнем Востоке — на протяжении всей арабской весны и после нее — Вашингтон придерживался ревизионистских позиций, тогда как Москва исповедовала политический прагматизм, стремясь защитить те отрицательные силы, которые она хорошо знала. В то же время Путин тоже проявил себя как в некотором смысле оппортунистически настроенный ревизионист, почувствовав слабость Запада и начав искать способы дестабилизации западного порядка — в том числе посредством скрытой поддержки Дональда Трампа.

Если только вы не Трамп, дестабилизирующие шаги Москвы — аннексия Крыма, вторжение на Украину, теневая война против ее соседей и западных правительств в целом — не оставляют нам иных вариантом, кроме как считать Россию своим противником, которого нужно контролировать и сдерживать.

Однако траектория развития событий на Ближнем Востоке, где американская великая стратегия, в сущности, провалилась и где мы теперь сталкиваемся с огромным множеством врагов и конкурентов, свидетельствует об ограниченности подхода «новой холодной войны». Наш главный интерес в Сирии и в других странах заключается не в том, чтобы — как это было несколько десятилетий назад — сдержать Россию. Нам необходимо сдержать джихадистский терроризм, положить конец миграционному кризису, восстановить хоть какой-то порядок — и ради достижения этих целей нам необходимо найти способ сотрудничать с Россией, если мы действительно хотим этого добиться.

Все это приводит нас к вопросу, который лежит в основе нынешней ситуации, вопросу, который должны обсуждать обе партии: насколько прав был Ромни? Сегодня Россия кажется гораздо более опасным геополитическим врагом, чем еще четыре года назад. Но разве режим Путина и его реваншистские амбиции — это самая серьезная потенциальная угроза, с которой мы сегодня сталкиваемся? Разве она серьезней, чем угроза со стороны «Аль-Каиды», ИГИЛ или их эпигонов? Разве она серьезней, чем угроза со стороны гораздо более богатой, гораздо более сильной и такой же авторитарной Китайской Народной Республики?

Недостаточно просто сказать, что все они представляют собой угрозу. Политики должны расставить приоритеты, а наши приоритеты сегодня совершенно неясны и размыты.

Если последние четыре года действительно являются началом новой холодной войны, тогда нам необходимо пересмотреть свой подход к Ближнему Востоку и Азии с расчетом на то, что мы должны одержать победу в новой сумеречной войне с Москвой.

Однако если в долгосрочной перспективе Пекин является более серьезным противником, чем Москва — если возможности и амбиции Китая окажутся более опасными, чем дерзкое разыгрывание Путиным его слабых карт — тогда, возможно, нам понадобится план деэскалации и налаживанию сотрудничества с российским режимом.

Дональд Трамп с его гротескным восхищением путинской жесткой политикой не сможет справиться с этой задачей — и с какой-либо другой задачей тоже. Однако, как это часто бывает на выборах, посреди его безрассудства могут скрываться те вопросы, ответы на которые придется искать уже следующему поколению лидеров.