«Дорогие феминистки, руки прочь от литературы»

Лауреат Нобелевской премии по литературе анализирует риски чрезмерной политкорректности при применении ее правил к литературе. Потому что, как говорил Жорж Батай (Georges Bataille), единственный изобретенный человеком способ изгнать зло — это писать о нем.

Я стараюсь быть оптимистом и каждый день вспоминаю, как наказывал Поппер, что, несмотря на все недостатки, человечество никогда не было лучше, чем сейчас. Но признаюсь, с каждым днем это для меня все труднее и труднее. Будь я российским диссидентом и критиком Путина, я бы боялся зайти в ресторан или в кафе-мороженое и отравиться ядом, который заготовлен там для меня. Будучи перуанцем (и испанцем), я не меньше волнуюсь и при президенте США Трампе, безответственном, малоразвитом человеке, который в любой момент своим абсурдным бахвальством может развязать ядерную войну и обречь большинство двуногих, живущих на нашей планете, на вымирание. Но в последнее время еще больше обескураживает другое — это подозрение, что при таком раскладе нельзя отметать вероятности исчезновения литературы, которая стала для меня в этой жизни защитой от пессимизма.

У нее всегда были враги. В прошлом ее решительно уничтожала религия, учредив строжайшую цензуру и разжигая костры для сожжения писателей и издателей, бросавших вызов морали и ортодоксальности. Потом были тоталитарные системы, которые в этой зловещей традиции поддержали жизнь. А демократия, в свою очередь, по моральным и законным причинам, запретила книги, но в этом случае была возможность противостоять и бороться в судах.

Теперь самый решительный враг литературы, требующий очистить ее от маскилизма, от бесконечного количества предрассудков и аморальщины, — это феминизм. Речь, разумеется, идет не обо всех феминистках, а, безусловно, о самых радикальных, а за ними простираются обширные сектора, которые, парализованные страхом, что их обвинят в поддержке реакционерства и фаллократии, поддерживают эту атаку на литературу и культуру. Поэтому почти никому не хватало мужества протестовать тут, в Испании, против «феминистских заповедей» профсоюза, требующего исключить из школьной программы таких рьяно маскилистских писателей, как Пабло Неруда, Хавьер Мариас и Артуро Перес-Реверте.

Доводы приводятся такие же благостные, как и те, что содержались в манифестах, которые дамы в XX веке подписывали против Варгаса Вилы, требуя наложить запрет на его «порнографические книги». Как и в разборе «Лолиты», сделанном писательницей Лаурой Фрейшас (Laura Freixas) и не так давно опубликованном на страницах газеты «Эль Паис» (El País), где автор утверждала, что герой романа — склонный к инцесту педофил, изнасиловавший девочку, которая, к тому же, была дочерью его жены (она забыла написать, что это один из лучших романов XX века). Разумеется, при подобном отношении к литературному произведению от аутодафе не спасется ни один роман западной литературы. Например, роман «Святилище», где дегенерат Пучеглазый лишает наивную Темпл невинности кукурузным початком, следует запретить, а его автора Уильяма Фолкнера — пожизненно посадить за решетку.

Во Франции издательский дом «Галлимар» (Gallimard) объявил, что опубликует сборник эссе Луи-Фердинанда Селина (Louis-Ferdinand Céline), безумного антисемита, по собственному желанию сотрудничавшего с нацистами в годы оккупации. Я бы никогда не пожал руку такому человеку, но, признаюсь, на меня произвели огромное впечатление два его романа — «Путешествие на край ночи» и «Смерть в кредит» — которые, на мой взгляд, являются абсолютными шедеврами, безусловно, лучшими во французской литературе после романов Пруста. Возмущение, вызванное самой идеей публикации произведений Селина, вынудило издательство отказаться от проекта.

Жорж Батай (Georges Bataille) прекрасно объяснил это в разных эссе, но, главное, в прекрасной и тревожной книге «Литература и зло». В ней он утверждал под влиянием Фрейда: все, что должно подавляться, чтобы было возможно общество — деструктивные инстинкты, «зло» — исчезает только на поверхности жизни, но не в ее глубине и не за ее кулисами. Оттуда все это стремится выйти наружу и вновь стать частью существования. Каким образом это удается? Посредством литературы. Это и есть тот посредник, с помощью которого все хранилище человеческих грехов и пороков возвращается к жизни и позволяет нам глубже понять ее и даже в какой-то мере прожить ее во всей ее полноте, компенсируя все, что нам пришлось уничтожить, чтобы общество не превратилось ни в сумасшедший дом, ни в беспрерывную бойню, как, должно быть, было в истории наших предков, когда человеческое начало было в них в самом зародыше.

Благодаря свободе в определенные периоды в некоторых обществах существует великая литература, говорит Батай, и она не может быть ни моральной, ни аморальной, а подлинной, бунтарской, безудержной или надуманной и традиционной, или, точнее, мертвой. Литература без жизни и без загадки, в смирительной рубашке не даст выхода этой зловещей, проклятой природе, которую мы носим внутри, и, значит, она найдет другие способы воплотиться в жизнь. С какими последствиями? В форме преисподних, где «зло» проявляется не в книгах, а в самой жизни через преследования, политическое, религиозное и социальное варварство. Как следствие, благодаря пламени и жестокости в книгах, сама жизнь становится менее свирепой и ужасной, более мирной, а люди могут сосуществовать друг с другом без травм и с большей свободой. Настаивающие на том, чтобы литература стала безобидной, на самом деле, пытаются добиться того, чтобы жизнь стала невыносимой, превратилась в территорию, где, по Батаю, демоны одержат верх над ангелами. Неужели мы хотим именно этого?